"СПЛИН"
Когда на горизонт, свинцовой тьмой закрытый,
Ложится тусклый день, как тягостная ночь,
И давят небеса, как гробовые плиты,
И сердце этот гнет не в силах превозмочь,
Когда промозглостью загнившего колодца
Нас душит затхлый мир, когда в его тюрьме
Надежда робкая летучей мышью бьется
И головой об свод колотится во тьме,
Когда влачат дожди свой невод бесконечный,
Затягивая все тяжелой пеленой,
И скука липкая из глубины сердечной
Бесшумным пауком вползает в мозг больной,
И вдруг колокола, рванувшись в исступленье,
Истошный, долгий вой вздымают в вышину,
Как рой бездомных душ, чье смертное томленье
Упорной жалобой тревожит тишину,-
Тогда уходит жизнь, и катафалк огромный
Медлительно плывет в моей душе немой,
И смутная тоска, мой соглядатай темный,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.
ВСТУПЛЕНИЕ
Глупость, грех, беззаконный, законный разбой
Растлевают нас, точат и душу и тело.
И, как нищие - вшей, мы всю жизнь, отупело,
Угрызения совести кормим собой.
Слабо наше раскаянье, грех наш упрям.
Мы вину признаем ради щедрой награды.
Если грязь на пути, мы как будто ей рады,-
Слёзы смоют все пятна - так кажется нам.
Вельзевул на подушке сладчайшего зла
Убаюкать старается разум наш пленный,
И, глядишь, нашей воли металл драгоценный
Этот химик премудрый сжигает дотла.
Он на ниточке водит нас, вечный наш враг.
С каждым днем, с каждым шагом мы близимся к аду,
В отвратительном тайную видим отраду
И бесстрашно бредём сквозь зловонье и мрак.
Как развратник терзает, вином распалён,
Старой шлюхи грошовой помятые груди,
Так мы похоть тайком ублажаем - мы, люди,-
Наслажденье мы выжать хотим, как лимон.
Стая бесов, глистами сплетаясь в клубки,
Наше сердце буравит, наш мозг прогрызает.
Что ни вздох, в наши легкие Смерть заползает,
С монотонным хрипеньем подземной реки.
Если яд и насилье, кинжал и поджог
Не расшили канву нашей участи грустной
И на ней свой узор не оставили гнусный,-
Значит, дух наш на это решится не мог.
Но меж тварей наземных, речных и морских,
Тигров, коршунов, змей, затаившихся в чащах,
Средь визжащих, ревущих, свистящих, рычащих
В этом мерзком зверинце пороков людских
Есть один - безобразнее всех, что кругом,
Самый лютый, хоть шума не любящий, скрытый.
Он охотно и землю столкнул бы с орбиты,
Проглотил бы весь мир исполинским зевком.
Это Скука - микроб, что и в душу проник.
Кровь, палач да гашиш - ей другого не надо!
Ты, читатель, узнал изощренного гада?
Лицемерный читатель - мой брат - мой двойник!
ВОСПАРЕНИЕ
Поверх прудов, долин, повитых дымкой серой,
Над океанами и над цепями гор,
В сияющую даль, в заоблачный простор,
Туда, в надзвездные таинственные сферы,
О трепетный мой дух, всегда стремишься ты,
Влекомый, как пловец, безмерностью пучины;
И с упоением ныряешь ты в глубины
Всепоглощающей бескрайней пустоты.
Беги же от же от земной болезнетворной гнили,
Свободу предпочтя уюту тесных гнёзд,
И пей, с восторгом пей огонь далёких звёзд,
Как сладостный нектар, который боги пили.
Блажен, кто, отряхнув земли унылый прах,
Оставив мир скорбей коснеть в тумане мглистом,
Взмывает гордо ввысь, плывет в эфире чистом
На мощных, широко раскинутых крылах;
Блажен мечтающий: как жаворонков стая,
Вспорхнув, его мечты взлетают к небу вмиг;
Весь мир ему открыт, и внятен тот язык,
Которым говорят цветок и вещь немая.
МАЯКИ
Рубенс, море забвенья, бродилище плоти,
Лени сад, где в безлюбых сплетения тел,
Как воде в половодье, как бурям в полёте,
Буйству жизни никем не поставлен предел.
Леонардо да Винчи - в бескрайности зыбкой
Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны,
Серафимы загадочно манят улыбкой
В царство сосен, во льды небывалой страны.
Рембрант, скорбная, полная стонов больница,
Чёрный крест, почернелые стены и свод,
И внезапным лучом освещенные лица
Тех, кто молится небу среди нечистот.
Микеланджело, мир грандиозных видений,
Где с Гераклами в вихре смешались Христы,
Где, восстав из могил, исполинские тени
Простирают сведенные мукой персты.
Похоть фавна и ярость кулачного боя,-
Ты, великое сердце на том рубеже,
Где и в грубом есть образ высокого строя,-
Царь галерников, грустный и желчный Пюже.
Невозвратный мираж пасторального рая,
Карнавал, где раздумий не знает никто,
Где сердца, словно бабочки вьются, сгорая,-
В блеск безумного бала влюбленный Ватто.
Гойя - дьявольский шабаш, где мерзкие хари
Чье-то выкидыш варят, блудят старики,
Молодятся старухи и в пьяном угаре
Голой девочке бес надевает чулки.
Крови озеро в сумраке чащи зелёной,
Милый ангелам падшим безрадостный дол,-
Странный мир, где Делакруа иступленный
Звуки Вебера в музыке красок нашел.
Эти вопли титанов, их боль, их усилья,
Богохульства, проклятья, восторги, мольбы -
Дивный опиум духа, дарящий нам крылья,
Перекличка сердец в лабиринтах судьбы.
То пароль, повторяемый цепью дозорных,
То приказ по шеренгам безвестных бойцев,
То сигнальные вспышки на крепостях горных,
Маяки для застигнутых бурей пловцов.
И свидетельства, боже, нет высшего в мире,
Что достоинство смертного мы отстоим,
Чем прибой, что в веках нарастает всё шире,
Разбиваясь об Вечность пред ликом твоим.
ПРОДАЖНАЯ МУЗА
Любовница дворцов, о муза горьких строк!
Когда метёт метель, тоскою чёрной вея,
Когда свистит январь, с цепи спустив Борея,
Для зябких ног твоих где взять хоть уголёк?
Когда в лучах луны дрожишь ты, плечи грея,
Как для тебя достать хотя б вина глоток,-
Найти лазурный мир, где в тощий кошелёк
Кладёт нам золото неведомая фея.
Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,
Не веруя, псалмы ты петь принуждена,
Как служка маленький, размахивать кадилом
Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слёз невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам.
ВРАГ
Я прожил молодость во мраке грозовом,
И редко солнце там сквозь тучи проникало.
Мой сад опустошить стремились дождь и гром,
И после бури в нём плодов осталось мало.
Так в осень разума вступил я невзначай,
И грабли надо брать, копаться в грядках новых,
Чтоб заново расцвёл грозой побитый край,
Где бьёт вода из ям, гроба вместить готовых.
Но даст ли вновь цветы, приливом сил бурля,
Как берег у реки, промытая земля,
Чей сок загадочный необходим здоровью?
О, горький жребий наш! Бежит за часом час,
А беспощадный враг, сосущий жизнь из нас,
И крепнет и растёт, питаясь нашей кровью.
ЧЕЛОВЕК И МОРЕ
Свободный человек, всегда ты к морю льнёшь!
Оно - подобие твоей души бескрайней;
И разум твой влеком его безмерной тайной,-
Затем, что он и сам с морскою бездной схож.
Бесстрашно вновь и вновь ты повторяешь опыт,-
Ныряешь в пропасти, наполненные мглой,
И радует тебя стихии дикий вой:
Он сердца твоего глушит немолчный ропот.
Секрет великих есть у каждого из вас:
Какой в пучине клад хранится небывалый
И что таят души угрюмые провалы -
Укрыто навсегда от любопытных глаз.
Но вам не развязать сурового заклятья:
Сражаться насмерть вам назначила судьба;
И вечный ваш союз есть вечная борьба.
О, близнецы-враги! О, яростные братья!
ГИМН КРАСОТЕ
Ты рождена от звёзд или пришла из ада?
О Красота, ответь: ты бес иль божество?
Ты к злу или добру влечёшь лишь силой взгляда,
Ты, как вино пьянишь, но ты сильней его.
Ты вечер грозовой, из ароматов свитый,
В твоих глазах закат вплетается в восход.
Твои уста - сосуд, избранникам открытый,
Твой строгий поцелуй - как зелье-приворот.
Ты в безднах родилась иль в ветровом просторе?
За подолом твоим, как пёс, бежит судьба.
По воле случая ты радость или горе,
Мы все рабы твои, но ты ничья раба.
Ты Ужас делаешь невинною игрушкой,
По трупам шествуешь, минуя кровь и грязь,
Убийство и Разврат блестящей погремушкой
На грудь надменную ты вешаешь, смеясь.
На жертвенный костёр влечёшь ты вереницу
Своих поклонников, как бабочек - свеча.
Как если бы мертвец ласкал свою гробницу,
Влюбленный женщину целует, трепеща.
И что мне за печаль, из мрака преисподней
На землю ты пришла, с небесных ли высот,
Сирена злая ты иль серафим господний,
Наивное дитя, страшилище, урод,-
Когда лишь ты одна: твой взор, движенье стана,
Рука твоя, нога,- лишь ты, о Красота,
В то Бесконечное, что нам всегда желанно,
Всегда неведомо, открыла мне врата.
И что мне, рождена ты светом или тьмою,
Когда с одной тобой, о вечный мой кумир,-
О ритм, о цвет, о звук! - когда с одной тобою
Не так печальна жизнь, не так ужасен мир.
ЭКЗОТИЧЕСКИЙ АРОМАТ
Осенним вечером, когда, глаза закрыв,
Уткнувшись в грудь твою, лежу я, молчаливый,
Я слышу запах твой, я вижу край счастливый,
Где солнце буйствует, а бег минут ленив;
И знойный остров твой, и синий твой залив,
И птиц, причудливый, как сказочные дивы.
Мужчины там сильны, а женщина красивы,
И взгляд их чёрных глаз до странности правдив.
Я слышу запах твой - и вижу рай зелёный,
И пахнет тамаринд, и воздух благовонный
Щекочет ноздри мне. А в море паруса
И мачты,- сотни мачт, от плаванья усталых,
И в хаосе цветов и звуков небывалых -
Разноязычные матросов голоса.
SED NON SATIATA1
Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадия саванны?
Ты пахнешь мускусами табаком Гаваны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.
Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой; ты - край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них - огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: "Остынь",
Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,
Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!
ПАДАЛЬ
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы остатки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как чёрная густая слизь.
Всё это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зёрна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника предвидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за кустов на нас, худа, вся в коросте,
Косила сука злой глазок
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одета в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты навеки сберегу я
И форму и бессмертный строй.
DE PROFUNDIS CLAMAVI
К тебе, к тебе одной взываю я из бездны,
В которую душа низринута моя...
Вокруг меня - тоски свинцовые края,
Безжизненна земля и небеса беззвёздны.
Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,
А шесть - кромешный мрак и ночи окаянство...
Как нож, обнажены полярные пространства:
Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!
Нет ничего страшней жестокости светила,
Что изучает лёд. А эта ночь - могила,
Где Хаос погребен! Забыться бы теперь
Тупым, тяжёлым сном - как спит в берлоге зверь...
Забыться и забыть и сбросить это бремя,
Покуда свой клубок разматывает время...
ИСКУПЛЕНИЕ
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
С отравой жгучих слёз и яростью без сил?
К вам приводила ночь немая из могил
Месть, эту чёрную назойливую гостью?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вам летним вечером, на солнце у больниц,
В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,
Где синих губ дрожит мучительная складка?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?
Угрозы старости уж леденили вас?
Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз
Вы не читали снисхождения к сединам?
Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?
О ангел счастия, и радости, и света!
Бальзама нежных ласк и пламени ланит
Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...
Но, если можете, молитесь за поэта,
Вы, ангел счастия, и радости, и света!
ГАРМОНИЯ ВЕЧЕРА
Вот час, когда в полях, струя благоуханье,
Кадильницы цветов возжег незримый клир;
За звуком аромат уносится в эфир,-
Печально-плавный вальс, истомное порханье!
Кадильницы цветов возжег незримый клир;
Трепещет скрипки вздох, как сердце в миг страданья;
Печально-плавный вальс, истомное порханье!
Прекрасен, как алтарь, закатных туч порфир.
Трепещет скрипки вздох, как сердце в миг страданья;
Ужасна сердцу смерть - пустынный чёрный мир!
Прекрасен, как алтарь, закатных туч порфир;
Диск солнца потонул за обагренной гранью...
Ужасна сердцу смерть - пустынный чёрный мир,
Минувшее зажгло свои воспоминанья!
Диск солнца потонул за обагренной гранью...
Ты в памяти моей блистаешь, как потир!
КОТ
1
В мозгу моём гуляет важно
Красивый, кроткий, сильный кот
И, торжествуя свой приход,
Мурлычет нежно и протяжно.
Сначала песня чуть слышна,-
В басовых тихих переливах,
Нетерпеливых и ворчливых,
Почти загадочна она.
Потом она струит веселье
В глубина помыслов моих,
Похожа на певучий стих,
На опьяняющее зелье.
Смиряет злость мою сперва
И чувство оживляет сразу.
Чтобы сказать любую фразу,
Коту ненадобны слова.
Он не царапает, не мучит
Тревожных струн моей души
И только царственно в тиши
Меня как скрипку петь научит,
Чтобы звучала скрипка в лад
С твоею песенкой целебной,
Кот серафический, волшебный,
С гармоний твоих рулад!
2
Двухцветной шкурки запах сладкий
В тот вечер я вдохнул слегка,
Когда ласкал того зверька
Один лишь раз, и то украдкой.
Домашний дух иль божество,
Всех судит этот идол вещий,
И кажется, что наши вещи -
Хозяйство личное его.
Его зрачков огонь зелёный
Моим сознаньем овладел.
Я отвернуться захотел,
Но замечаю удивлённо,
Что сам вовнутрь себя глядел,
Что в пристальности глаз зеркальных,
Опаловых и вертикальных,
Читаю собственный удел.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
1
И вновь промозглый мрак овладевает нами,-
Где летней ясности живая синева?
Как мёрзлая земля о гроб в могильной яме,
С подводы падая, стучат уже дрова.
Зима ведёт в мой дом содружеством знакомых
Труд каторжанина, смятенье, страх, беду,
И станет сердце вновь застывшим красным комом,
Как солнце мёртвое в арктическом аду.
Я слушаю, дрожа, как падают поленья,-
Так забивают гвоздь, готовя эшафот.
Мой дух шатается, как башня в миг паденья,
Когда в неё таран неутомимый бьёт.
И в странном полусне я чувствую, что где-то
Сколачивают гроб - но где же, но кому?
Мы завтра зиму ждём, вчера скончалось лето,
И этот мерный стук - отходная ему.
2
Люблю зелёный блеск в глазах с разрезом длинным,
В твоих глазах - но всё сегодня горько мне.
И что твоя любовь, твой будуар с камином
В сравнении с лучом, скользнувшим по волне.
И всё ж люби меня! Пускай, сердечной смутой
Истерзанный, я зол, я груб - люби меня!
Будь матерью, сестрой, будь ласковой минутой
Роскошной осени иль гаснущего дня.
Игра идёт к концу! Добычи жаждет Лета.
Дай у колен твоих склонится головой,
Чтоб я, грустя во тьме о белом зное лета,
Хоть луч почувствовал - последний, но живой.
ОСЕННИЙ СОНЕТ
Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:
"Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?"
-Бесхитростность зверька - последнее, что мило,
Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль
Зловещих тайн моих душа похоронила,
Чтоб ты не знала их, чтоб всё спокойно было,
Как песня рук твоих, покоящих печаль.
Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила
Убийственных безумств грозят из-за угла -
Попробуем любить, не потревожив зла...
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.
Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела...
Ты, так же как и я,- осеннее светило.
ПЕЧАЛИ ЛУНЫ
Луна уже плывёт медлительно и низко,
Она задумалась,- так, прежде чем уснуть,
В подушках утонув, мечтает одалиска,
Задумчивой рукой свою лаская грудь.
Ей сладко умирать и млеть от наслажденья
Средь облачных лавин, на мягкой их спине,
И всё глядеть, глядеть на белые виденья,
Что, как цветы, встают в лазурной глубине.
Когда ж из глаз её слеза истомы праздной
На этот грустный шар падёт росой алмазной,
Отверженный поэт, бессонный друг ночей,
Тот сгусток лунного мерцающего света
Подхватит на ладонь и спрячет в сердце где-то,
Подальше от чужих, от солнечных лучей.
ПОГРЕБЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО ПОЭТА
Если тело твоё христиане,
Сострадая земле предадут,
Это будет в полночном тумане,
Там, где сорные травы растут.
И когда на немую путину
Выйдут частые звёзды дремать,
Там раскинет паук паутину
И змеёнышей выведет мать.
По ночам над твоего головою
Не смолкать и волчиному вою.
Будет ведьму там голод долить,
Будут вопли её раздаваться,
Старичонки в страстях извиваться,
А воришки добычу делить.
НА КАРТИНЕ ЭЖЕНА ДЕЛАКРУА "ТАССО В ТЕМНИЦЕ"
Поэт в тюрьме, больной, небритый, изможденный,
Топча ногой листки поэмы нерождённой,
Следит в отчаянье, как в бездну, вся дрожа,
По страшной лестнице скользит его душа.
Кругом дразнящие, хохочущие лица,
В сознанье дикое, нелепое роится,
Сверлит сомненье мозг, и беспричинный Страх,
Уродлив, многолик, его гнетёт впотьмах.
И этот запертый в дыре тлетворной гений,
Среди кружащихся, глумящихся видений,-
Мечтатель, ужасом разбуженный от сна,
Чей потрясенный ум безумью отдаётся,-
Вот образ той Души, что в мрак погружена
И в четырёх стенах Действительности бьётся.
КРЫШКА
На суше, на море - одно везде и всюду:
Под сводом знойных ли, холодных ли небес,
Венеру славит он, Христа ли чтит иль Будду,
Безвестный нищий он иль знаменитый Крез,
Бродяга, домосед, крестьянин, горожанин,
Лентяй иль труженик, священник иль бандит,-
Повсюду человек, издревле оболванен,
На небе в ужасе мистическом глядит.
А небо - что оно? Не потолок ли склепа?
Плафон для оперы, в которой всё нелепо,
Где веселы шуты, хоть кровью пол залит,
Гроза распутника, надежда пилигрима
Иль крышка на котле, где мелко, еле зримо
Всё человечество громадное бурлит?
БЕЗДНА
Да, бездна есть во всём: в деяниях, в словах...
И тёмной пропастью была душа Паскаля.
Из бездны Смерть глядит, злорадно зубы скаля,
И леденит мне кровь непобедимый Страх.
Томят безмолвные пугающие дали,
Ужасна глубина, сокрытая в вещах;
Кошмары божий перст рисует мне впотьмах,
Как знаки тайные на некоей скрижали.
Боюсь уснуть: ведь сон - зияющий провал -
В Неведомое путь не раз мне открывал;
И мысль моя давно над пропастью повисла;
Безмерность не вмести в сознание своё,
Я жажду стать ничем, уйти в небытиё...
-Ах! Знать бы только вас, о Существа и Числа!
РАЗДУМЬЕ
Будь мудрой, Скорбь моя, и подчинись Терпенью.
Ты ищешь Сумрака? Уж Вечер к нам идёт.
Он город исподволь окутывает тенью,
Одним неся покой, другим - ярмо забот.
Пускай на рабский пир к тупому Наслажденью,
Гоним бичом страстей, плетётся жалкий сброд,
Чтоб вслед за оргией предаться угрызенью...
Уйдём отсюда, Скорбь. Взгляни на небосвод:
Ты видишь - с высоты, скользя меж облаками,
Усопшие года склоняются над нами;
Вот Сожаление, Надежд увядших дочь.
Нам Солнце, уходя, роняет луч прощальный...
Подруга, слышишь ли, как шествует к нам Ночь,
С востока волоча свой саван погребальный?
ГОЛОС
С младенчества мою кроватку обступили
Библиотечные шкафы со всех сторон.
Завалы греческой трухи и римской пыли
Годами скапливал унылый Вавилон.
Я слышал голоса. Один медоточиво
Гнусавил: "Этот мир - как розовый пирог,
Я дам тебе его, дам аппетит на диво,
И только захоти, проглотишь всё, дружок".
И говорил другой: "Уйдём, уйдём со мною
За грань возможного, за мыслимый предел..."
Пленял он и пугал усладой неземною
И, словно лёгкий бриз над побережьем, пел.
И я сказал ему: "Да, нежный!" Вот тогда-то
И началось всё то, что я теперь зову
Недугом, пагубой, судьбой моей проклятой...
С подмостков жизни я увидел наяву
Во глубине глубин, в чернеющих провалах
Миры, не узнанные суетной землёй,
И, жертва собственных прозрений небывалых,
Клуб ядовитых змей повлёк я за собой.
Как изгнанный пророк, я полюбил пустыню,
У гроба весел я, на празднествах я нем,
И тешится мой взор нагой морскою синью,
И сладко мне вино, что было б горько всем.
Действительность привык считать я бредом шумным
И, глядя на небо, проваливаюсь в ров.
Но голос говорит: "Не бойся быть безумным,
Не знают мудрецы таких прекрасных снов".
ЭПИГРАФ К ОСУЖДЕННОЙ КНИГЕ
Невинный, честно-близорукий
Читатель благонравных книг,
Брось этот горестный дневник
Греха, раскаянья и муки.
Когда у Сатаны в науке
Ты совершенства не достиг,
Брось! Не поймёшь ты этот крик
И скажешь: он блажит от скуки.
Но если, трезвый ум храня,
Ты в силах не прельститься бездной,
Читай, чтоб полюбить меня;
Брат, ищущий в наш век железный,
Как я, в свой рай неторный путь,
Жалей меня... Иль проклят будь!
КОНЕЦ ДНЯ
И снова мрак, и вечер снова,
И, продолжая дикий пляс,
Пуста, бесстыдна, бестолкова
Бушует жизнь. И в этот час,
Когда нисходят ночь и холод,
Всё поглощая, даже стыд,
Всё притупляя, даже голод,
Поэт усталый говорит:
"Конец! Химер уже не строю.
Давно могилы близки мне.
Усталый дух предав покою,
Как покрывалом, в мёртвом сне,
Накроюсь, лёжа на спине,
Всеосвежающею тьмою".
ПЛАВАНЬЕ
1
Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти лучах - как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы входим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, ещё иных - в тени
Цирцериных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни.
В Цирцериных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.
Но истые пловцы - те, что плывут без цели:
Плывущие - чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: - вперёд!
На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь,-
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла ещё людская речь.
2
О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьёт, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры.
О, странная игра с недвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть - везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...
Душа наша - корабль, идущий в Эдорадо.
В блаженную страну ведёт - какой пролив?
Вдруг среди гор, и бездн, и гидр морского ада -
Крик вахтенного: -Рай! Любовь! Блаженство! -Риф.
Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землёй с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дёрном.
-Базальтовый утёс являет нам заря.
О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать,-
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего ещё серее гладь.
Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.
3
Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз - бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.
Умчите нас вперёд - без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам явила чару) -
Видения свои, обрамленные в синь.
Что видели вы, что?
4
- Созвездия. И зыби,
И жёлтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы,-
Ах, нечего скрывать! - скучали мы, как здесь.
Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
Как воин опочить на поле славы - сей.
Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,-
Увы! Хотя бы раз сравнились с градом - тем,
Что из небесных туч возводит Случай-Гений...
- И тупились глаза, узревшие Эдем.
От сладостей земных - мечта ещё жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землёй!
Чем выше ты растёшь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
Докуда дорастешь, о древо, кипариса
Живучее?..
Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса,-
Всем вам, котором вещь чем дальше - тем милей!
Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбой такой - дворцы, такого взлету - камень,
Что от одной мечты - банкротом бы - банкир...
Надежнее вина пьянящие наряды,
Жен, выкрашенных в хну - до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зелёных кольцах гада...
5
- И что, и что - ещё?
6
- О, детские мозги!..
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха,
Везде - везде - везде - на всём земном пространстве
Мы видели всё ту ж комедию греха:
Её, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном: всегда - везде - раба рабы!
Мучителя в цепях и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов,-
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два - единственных религий,
Все сплошь ведущих в рай - и сплошь вводящих в грех!
Подвижничество, так носящее вериги,
Как сибаритство - шёлк и сладострастье - мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
- Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе!
И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия морей нырнувших без раздумья,-
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!
7
Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски -
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.
Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя -
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца - Время.
Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.
И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днём -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырёх стенах справляются с врагом.
В тот миг, когда злодей настигнет нас - вся вера
Вернётся нам, и вновь воскликнем мы: - вперёд! -
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствуя восход.
Чернильною водой - морями глаже лака -
Мы весело пойдём между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: - К нам! - О, каждый, кто взалкал
Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год - день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок!
О, вкрадчивая речь! нездешней лести нектар!..
К нам руки тянет друг - чрез чёрный водоём.
- Чтоб сердце освежить - плыви к своей Электре! -
Нам некая поёт - нас жегшая огнём.
8
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода - куда черней чернила,
Знай - тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!
ТУМАНЫ И ДОЖДИ
Весны, осени, зимы, и грязь, и хандра,
Усыпительно скучные дни, вечера,-
Я люблю, когда мгла наползает сырая,
Влажным саваном сердце и мозг обнимая.
Там, на мертвых равнинах, где свищут ветра,
Где вращаются в долгой ночи флюгера,
Тёмный дух мой, бегущий от радостей мая,
Вновь воспрянет, вороньи крыла расправляя.
Что для сердца, подобного гробу, милей,
Чем, проснувшись под инеем, видеть всё ту же
Наших стран королеву, предвестницу стужи,-
Эту мглу над безлюдьем унылых полей.
-Разве только вдвоём, под рыданья метели,
Усыпить свою боль на случайной постели.
РАЗРУШЕНИЕ
Мой Демон - близ меня,- повсюду, ночью, днём,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнём,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.
Он, знает страсть мою к искусству, предстает
Мне в виде женщины, как божество, прекрасной,
И лжёт мне, и ханжит, и вдруг вливает в рот
Мне зелье мерзкое, напиток сладострастный.
И приведя меня - так, чтоб не видел бог,-
Усталого, без сил, скучнейшей из дорог
В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья,
Бросает мне в глаза сквозь морок, сквозь туман
Одежды грязные, и кровь открытых ран,
И мир, охваченный безумством разрушенья.
СТАРУШКИ
1
В дебрях старых столиц, на панелях, бульварах,
Где во всём, даже в мерзком, есть некий магнит,
Мир прелестных существ, одиноких и старых,
Любопытство моё роковое манит.
Эти женщины в прошлом, уродины эти -
Эпонины, Лаисы! Возлюбим же их!
Под холодным пальтишком, в дырявом жакете
Есть живая душа у хромых, у кривых.
Ковыляет, исхлестана ветром, такая,
На грохочущий омнибус в страхе косясь,
Как реликвию, сумочку в пальцах сжимая,
На которой узорная вышита вязь.
То бочком, то вприпрыжку - не хочет, а пляшет,
Будто дёргает бес колокольчик смешной,
Будто кукла, сломавшись, ручонкою машет
Невпопад! Но у этой разбитой, больной,
У подстреленной лани глаза точно сверла
И мерцают, как ночью в канавах вода.
Взгляд божественный, странно сжимающий горло,
Взгляд ребёнка, и в нём удивленье всегда.
Гроб старушки - наверное, вы замечали -
Чуть побольше чем детский, и вот отчего
Схожий символ, пронзительный символ печали
всё познавшая смерть опускает в него.
И невольно я думаю, видя спешащий
Сквозь толкучку парижскую образ такой,
Что к своей колыбели, к другой, настоящей,
Он уж близок, он скоро узнает покой.
Впрочем, каюсь: при виде фигур безобразных,
В геометры не метя, я как-то хотел
Подсчитать: сколько ж надобно ящиков разных
Для испорченных очень по разному тел.
Их глаза - это слёз неизбывных озёра,
Это горны, где блёстками стынет металл,
И пленится навек обаяньем их взора
Тот, кто злобу Судьбы на себе испытал.
2
Ты, весталка, ты, жрица игорного дома,
Ты, которою музы гордится могли,
Кто, по имени только суфлеру знакома,
Красотою прославила свой Тиволи,-
Вами пьян я давно! Но меж хрупких созданий
Есть иные, печаль обратившие в мёд,
Устремившие к небу на крыльях страданий
Свой упрямый, как преданность Долгу, полёт.
Та - изгнанница, жертва суда и закона,
Та - от мужа одно лишь видавшее зло,
Та - над сыном поникшая грустно мадонна,-
Все, чьи слёзы лишь море вместить бы могло.
3
Сколько раз я бродил вслед за вами с любовью!
Помню, в час, когда жгучую рану свою
Обнажает закат, истекающий кровью,
Села с краю одна помечтать на скамью
Да послушать оркестр, громыхавший металлом,
Хоть заемным геройством волнующий грудь,
Если в парк, освеженные вечером алым,
Горожане приходят часок отдохнуть.
И, держась ещё правил, пряма, как девица,
С благородным, для лавров изваянным лбом,
Эта женщина, эта седая орлица
Жадно слушает песен воинственный гром.
4
Так сквозь дебри столиц, на голгофы крутые,
Вы без жалоб свершаете трудный свой путь,
Вы, скорбящие матери, шлюхи, святые,
Для кого-то сумевшие солнцем блеснуть,-
Вы, кто славою были и милостью божьей,
Никому не нужны! Только спьяна подчас
Целоваться к вам лезет бродяга прохожий,
Да глумливый мальчишка наскочит на вас.
Вы, стыдясь за себя, за свои униженья,
Робко жметесь вдоль стен, озираясь с тоской,
И, созревшим для Вечности, нет утешенья
Вам, обломкам великой громады людской.
Только я, с соучастием нежным поэта,
Наблюдая, как близитесь вы к рубежу,
С безотчётной любовью,- не чудо ли это?-
С наслаждением тайным за вами слежу.
Я дивлюсь вашим новым страстям без упрёка.
Жизнь измучила вас - я свидетель всего.
Я люблю вас во всём, даже в язвах порока,
А достоинства ваши - моё торжество.
Тени прошлого! О, как мне родственны все вы!
Каждый вечер я шлю вам прощальный мой вздох.
Что вас ждёт, о восьмидесятилетние Евы,
На которых свой коготь испробовал Бог!
СЕМЬ СТАРИКОВ
Мир фантазмов! Людской муравейник Парижа!
Даже днём осаждают вас призраки тут,
И, как в узких каналах пахучая жижа,
Тайны, тайны по всем закоулкам ползут.
Склизким утром, когда занавесила дали
На актёрскую душу похожая мгла,
И дома фантастически в ней вырастали,
И казалось, река между ними текла,-
В желто-грязном тумане, в промозглости мутной,
Закаляя стоически нервы свои,
Собеседник своей же души бесприютной,
Я под грохот фиакров бродил в забытьи.
Вдруг я вздрогнул: навстречу, в лохмотьях, похожих
На дождливое небо, на жёлтую мглу,
Шёл старик, привлекая вниманье прохожих,-
Стань такой подаянья просить на углу,
Вмиг ему медяков накидали бы груду,
Если б только не взгляд, вызывающий дрожь,
Если б так рисовать не привыкли Иуду:
Нос крючком и торчком борода, будто нож.
Согнут буквою "Г", неуклюжий, кургузый,
Без горба, но как будто в крестце перебит!
И клюка не опорой казалась - обузой,
Хоть всему придавала законченный вид.
Глаз угрюмых белки побурели от жёлчи -
Иудей ли трехногий иль зверь без ноги,
Враг всему, он печатал шаги свои волчьи,
Будто мёртвых давили его сапоги.
Вслед за ним, как двойник, тем же адом зачатый -
Те же космы и палка, глаза, борода,-
Как могильный жилец, как живых соглядатай,
Шёл такой же - откуда? зачем и куда?
Я не знаю - игра наваждения злого
Или розыгрыш подлый,- но, грязен и дик,
Предо мной семикратно - даю в этом слово! -
Проходил, повторяясь, проклятый старик.
Ясно ль вам, обделённым, глухим от природы,
Не сумевшим почувствовать братскую дрожь:
Пусть от немощи скорчились эти уроды,
Был на сверстника Вечности каждый похож.
Может быть, появись тут восьмой, им подобный,
Как ирония смерти над миром живых,
Как рождённый собою же Феникс безгробный,
Я бы умер - но я отвернулся от них.
Как пьянчуга, увидевший чёрта в бутылке,
Я бежал, я закрылся, я лёг на кровать
И, дрожащий, измученный, с болью в затылке,
Лёг - и силился весь этот бред разгадать.
Словно буря, всё то, что дремало подспудно,
Осадило мой разум, и он отступил.
И носился мой дух, обветшалое судно,
Среди неба и вод, без руля, без ветрил.
|
